- Да, неважно. Есть те, кто с нами, и те, кто против нас, и разве это дурно? Это - лишь справедливо.
А брат бил больно. И метко.
Куруфин попытался быть... вполне откровенным с собой. Нет, он возненавидел всех тех, на чьём пути оказался сам, и счёл себя правым. Но почему?
- Потому что правда - у нас, - это было продолжением мыслей, и звучало невпопад, но он не задумался. - Вот потому никто не смеет отшвырнуть меня или того, кто мне дорог. Не позволю. Зубами загрызу. Но мы - вправе, брат. У нас правда. Мы шли - мы все - вперёд, против Тьмы, против самой судьбы, мы отважились. Мы не желали зла никому, мы лишь стремились к справедливости - но нашлись те, кто встал против нас. И неправы были они, не мы.
Он забыл даже о браге, так увлёкся спором.
- Я бы хотел верить тебе, - тихо. - Но так не бывает. Я не верю им, никому из них - и я не верю, чтобы ты мог предать волю отца, сам, добровольно. А методы... Нельо, да какая разница? Важна цель! Важна эффективность.
Но почему больших результатов достигали - не они? Чего он не учёл в своём расчёте?
- Совесть... оковы, которыми нас стремились приковать. Нельзя. Не сметь. Сидеть.

- Почему - неправильно?
Курво сжал кулаки - до белых костяшек.
- Мерзкое ощущение... отвратительное, - выдохнул он. Недавнее поражение встало в памяти, как живое. - Тогда остаётся лишь копить силы, чтобы вернуть своё.
Он помотал головой.
- Я слышу тебя. Я только не понимаю - почему ты считаешь так. Почему...
Почему? И что было общего между этой уверенностью брата и тем, что позволило тем, двоим, спасти отца и вернуть его в мир живых? Ведь было... Эта синдэ сильна, очень сильна, сильней, чем они думали - но из Нарготронда она бежала с помощью Хуана. А разве не могла бы чарами убить или обмануть стражей? Ведь несложно - навести такой морок. Ведь если она справилась с Морготом - справилась бы и с эльдар. Не смогла - убивать своими чарами? Отвести глаза, чтобы стражи друг друга перебили? Ведь это можно сделать...
И его - не убили. И отца.
Всё это было слишком дико.
А если бы он сразу, ещё тогда, до Солнца, не поверил бы в гибель отца? А если бы пошёл искать его? Нашёл бы?
Слова брата ударили в цель.
- Мне плевать на Ородрэта - но... Ты прав, Нельо. Они встали на пути нашей цели - но они... они вернули отца, - тихо и с той же непривычной покорностью. - И не они передо мной, но я перед ними виновен теперь. Но почему так вышло?! Разве мы неправы были в цели своей? - он помотал головой. - Будет. Разница не в совести, совесть лишь связывает руки - но и избавившись от неё, необязательно идти служить Морготу.

- Чего лишает и почему это делает нас фигурами?
Отделаться красивыми словами не выходило. Куруфин искал логические связи, причины, выводы... и не видел. Мир рассыпался на отдельные обломки.
- Да, сила решает всё. Не в прямом смысле сила - искусство владения мечом, число воинов, хотя это тоже... но и мощь чар важна, и доблесть каждого, и решимость. И разум, и продуманность, и слаженность действий. И всё это - сила.
А иногда бывает так, что против тебя - сила больше твоей. И всё же выходит, что число воинов важней твоей выучки, и решимости, и всех чар...
Так было в Аглоне. Когда их просто забросали орочьими трупами, так, что и горная крепость не выстояла.
Куруфин медленно поднял взгляд на брата, вспомнив сейчас те байки - он считал это байками - которые ходили о боях на Химринге. Если Аглон защищали скалы, то Химринг окружили сплошным кольцом, это они даже видели и не смогли с братом пробиться туда, пришлось отступать через Нан-Дунгортеб - страшный, смертный путь.
Но Химринг выстоял, и говорили - он не верил - что во многом благодаря своему лорду, чьё пламя пугало врагов. Сколько бы их ни было.
А если это - правда?
Он вскинул взгляд, решив не бежать уже ни от каких вопросов. Чего теперь бояться, от чего прятаться?
- Нельо. О тебе говорят - "Белое пламя". Что это, брат?
Но замолчал и стал слушать дальше.
- Что это? - быстро спросил Куруфин. - И почему - нельзя?
До сих пор он полагал иначе, но если правда - в ином, то она должна быть не менее логична.
- Почему пути важны? - снова повторил он. Не споря, а пытаясь понять.

Куруфин вскочил и прошёлся по комнате, сжав голову руками, потянул себя за волосы, пытаясь заставить разум работать. Ему казалось, что брат играет с ним, повторяет снова и снова одни и те же бессмысленные фразы - бессмысленные, потому что в них не было никаких обоснований, только красивое звучание.
- Я не понимаю тебя, - бессильно выдохнул он. - Не могу понять, Нельо. Ты говоришь, говоришь... но в этом нет ничего. Да, я вижу лишь то, против меня другой или за меня. Но при чём тут безликость? Я вижу его сильные и слабые стороны, его особенности, если суть - стараюсь, по крайней мере. Это важно, вне зависимости от того, вижу я врага или союзника. И мне вовсе не чужды эмоции, брат, я способен ненавидеть и... - он оборвал себя, помолчал. - И, как ты выражаешься, испытывать то, что можно испытывать к живому существу. Да, ответ на твой вопрос - да. Отвага, решимость, готовность жертвовать жизнью.
И снова - слова, слова, слова...
Может, если бы он это самое пламя увидел - понял бы что-нибудь, но так - не помогало.
- Я всегда видел свою правоту и чувствовал её в себе. И она почти всегда была выше страха и смерти. И не я один такой, нас сотни, тысячи, Нельо.
Что особенного было в брате?
А может быть, ничего?
А может быть, он просто ухватился за соломинку, а та оказалась гнилой?
Куруфин вернулся в своё кресло, тяжело сел. Хмель, казалось, ослабел, боль никуда не делась, а на душе было пусто, мерзко и тошно.
Никаких надежд. Никакой поддержки. Выбираться - самому. Всегда.
Они с отцом справятся. Теперь уже всё всё равно. Будет делать, что скажет отец.
Как же тошно.
- А... - Курво махнул рукой устало.
И поднял голову, услышав последние слова.
- Да плевать мне на остальных. Только наше дело имеет значение. И каждый, кто помешает нам - станет для меня, как орк. Плевал я на последствия, я... - он осёкся.
Так ведь теперь уже - не выходило плевать на последствия. Не он эти последствия мог принять на себя, а отец. На него пали последствия его поступков.
Если отбросить шелуху, выходило одно: не было ничего важнее, чем отец, его устремления, его желания. Отец был, и потому был всегда прав, и - сейчас, глядя в себя, Куруфин понимал - это потому, что он любил отца. Только так он и понимал любовь, только такую любовь признавал.
Но вся его любовь не сделала того, что делала любовь у других, кто... может быть, умел лучше?

Виноват... Какая разница, кто виноват. Никогда он не понимал этого слова. Виноват - так делай что-то, исправляй вину, а иначе - нет в этом слове смысла и резона.
Курво закусил губу, услышав вопрос. Наверное, сегодня та ночь, когда можно вывернуть всё, всю душу. Пусть топчет, пусть смеётся. Это неважно. Брага всё-таки придала смелости, а может, боль.
- А я никогда его не произносил, Нельо, - спокойно отозвался он. - Нет... Один раз было. Когда кольцо ей дарил. Я всегда считал, что это слово - не из тех, что говорят вслух: любишь - так делай. Всё, что можешь, и в сто раз больше. А потом - любовь стала заканчиваться. Я думал, что последняя моя любовь погибла там, в Нарготронде. А вот - вернулась. Может, мне от этого настолько больно.
Он запрокинул голову, глядя в глаза старшему - уже не ища помощи, но как-то бессознательно доверяясь ему. Куруфин понимал, что Нельо за эту ночь узнал о нём столько сокровенного, сколько не знал никто, и не мог, и не должен был узнать, чего Куруфин не рассказал бы ни под какой пыткой, посчитав величайшей слабостью - а сейчас было уже неважно. Брат уже знал довольно, чтобы растоптать его, если захочет, но Курво понимал - где-то в глубине - что этого никогда не будет. Что эта откровенность не сделает его слабее - куда уж слабее? - но может помочь.
- Не могу я плевать теперь, - выдохнул он. - Не я отвечаю. Отец. За мои поступки. Я ведь ради него делал всё, ради его заветов, я хотел выполнить его цель, но я... я его и подвёл. Может, он не простит тебе короны, но меня - не простит тем паче. А ведь мы что-то делали, брат, правильное, неправильное, но - глобальное. И ты - всё же - чего-то добился; можно рассуждать, велика ли цена, но ты добился. А я - нет.
Куруфин встал, но всё равно смотрел снизу вверх, хотя раньше рост брата не имел такого уж значения.
- Многие говорят о любви. Я - не говорил никогда. Но я ничего не смог с ней сделать - только потерять всех, кого любил, одного за другим, и то, что оставалось... это уже почти и не живое было. А отца - не я вернул. Мне вернули. Я же мёртв был, Нельо. А теперь вот... нет, не ожил... пытаюсь, наверное. Всё равно что фэа насильно вернуть в израненное тело, когда она уже бежала в покой смерти.

- Не знаю... - он повёл плечом. - Больно, когда уходит тот, кого любишь. Безумно больно. Но недолго, а потом всё. Ампутация. Боли не остаётся. А когда всё вернулось... вернулась и боль.
Потеря отца жгла все эти годы, но - слабо. Где-то в глубине, там, куда Куруфин не разрешал себе смотреть, там же, где жила тоска по жене. Их было-то - всего три квендо, про которых Курво мог думать, что любит их; остальные чувства были иными.
От слов брата было холодно, но это была хотя бы... реальная угроза. Понятная. Не менее жуткая от этого, но её Куруфин видел и осознавал.
- Если не простит - то он в своём праве, - тихо. - Никогда не верил в прощение. Смысла в нём? если ошибка малая, запомни и не повторяй; если можешь искупить, поди сделай, тогда поговорим. Не можешь - поди на все четыре стороны от меня подальше. И для себя - не знаю, как просить. Потому что искупить такое нельзя.
А если искупить нельзя - то на что надеяться? Только на... да, на прощение. Милосердие. На то, что на самом деле нерационально, но когда коснулось тебя - понимаешь, что другого иногда просто нет.
Только вот отец тоже никогда не признавал прощения. И - Курво не льстил себе - он и вполовину так не любил сыновей, как он - отца, и это было справедливо, но.... от этого было страшно. Куруфин потому и избегал любви, что знал, как беззащитен перед этим чувством. Его можно либо вырвать прочь, либо... если как с отцом - не вырвать никогда, безнадёжно, невозможно.
Он посмотрел задумчиво.
- Для чего разница? Неважно с точки зрения результата - он жив, он свободен, и неважно, кто. А для меня - очень важно. Потому что чего стоит вся моя любовь, все слова о верности, если я не сделал ничего из того, что ему было бы нужно, и очень много лишнего, что лишь вредило? Мало ли, чего хотел - ведь не вышло. И не судьба виновата, хватит на неё всё сваливать, а я сам виноват. Что-то я не так делал. И даже не знаю, что не так - а если я не понимаю, как могу я вообще что-то делать впредь? Что-то решать?
Курво выпил снова почти забытой уже браги. Не для хмеля, а просто - чтобы чем-то занять руки.
- Могу делать, что скажут. Ни шагу самостоятельно. Невыносимо, но, наверное, справедливо.

- Нет! - впервые в голосе прорезалось какое-то оживление. Куруфин помотал головой. - Нет. Боли я не боюсь. Смерти, правда, тоже, но лучше жить.
Лучше, когда отец жив и свободен. Пусть даже и не позволит быть рядом.
Он поднял взгляд на брата.
- Важно, - тихо. - Я не заслужил, не верю - но могу только просить. Впервые в жизни. Нет, это не трудно... трудно не просить. Трудно - знать, что бесполезно это.
А просить будет легко, эта мольба рвалась из груди сама, её только  нежелание тревожить отца сейчас всем рассказом и удержало.
Слушая брата, он чувствовал, как растёт в душе несогласие. Впервые с начала разговора.
- Мог бы. Мог бы почувствовать, что он жив, если бы не оделся панцирем, не очерствел. Мог бы сделать то, что сделал для тебя Финдекано, что сделала эта синдэ - если бы захотел по-настоящему. Чем я хуже? Глупее? Слабее? Трусливее? Нет. Так чего во мне недостаёт? - Курво нахмурился. - Виноват, Нельо. Перед ним - прежде всего, острей всего, и важней всего. А перед кем ещё? Перед тобой, да...
Остальное... Да, он догадывался, что ответит брат, но хотел услышать аргументы.
Пальцы сжимали подлокотники кресла, точно боясь даже ненадолго остаться в покое, незанятыми.
- Попытаюсь, - голос снова стал негромким и малоэмоциональным. - Но пока не сумею - придётся смириться.

- Я не боюсь, - Куруфин нахмурился. - Вернее... Не знаю. Остерегаюсь и взвешиваю риск... Нелепо звучит, да? Когда любил по-настоящему, не выбирал, это само выходило.
Пока было, кого любить. Но теперь вернулся отец, и всё вернулось.
Он отвёл взгляд от этой улыбки. Знал, в глубине души, что отец не склонен к великодушию и милосердию, но признавать это было невыносимо. Хоть попытаться бы.
- Мы все могли и все виноваты, - согласился Куруфин, - но от вас ни я, ни он не ждали бы... а от себя... - он скривил губы и замолчал. Ведь ради отца он действительно ни перед чем бы не остановился, но рискнул бы пойти в Ангбанд? Не с войском, а вот так, в одиночку? Куруфин знал, что нет. Что решимости не хватило бы, победил бы голос рассудка. А войска так и так были бессильны.
И Нельо не знал, что не так. Чего не хватает. Что такого было у тех, кто любил достаточно сильно. Или это что-то сверх любви? Отвага? нет. Но что?
В глубине души он уже знал ответ: эстель. Умение полагаться на благость мира и его доброту. То, чего не было у Куруфина, давно бросившего вызов мирозданию.
А ведь оно, кажется, куда добрее, чем казалось.
- Я же говорил... - обязательно повторять? - Я был несправедлив к тебе, жесток и... вёл себя недостойно.
Куруфин побледнел от последнего вопроса; а старший умел бить в цель. Умел выволакивать на свет из глубин самое потайное, сокровенное... недостойное.
Он прошёлся по комнате, но вернулся, остановившись перед братом.
- Тебе правду? - тихо. - Мало хорошего. Что это был его долг вассала перед королём. Что он пошёл на это из корысти. Что хотел бы шантажировать нас тобой. Что тычет нам в нос своей смелостью и благородством и рад случаю нас унизить. Я и тебя тогда - одной частью был безмерно рад видеть живым, свободным, а другой - почти ненавидел за то, что ты выжил. Укором всем нам. Мне было до такой степени тяжело признать, что в мире существует подобное благородство, что я поспешил найти ему разумное объяснение. Чтобы не восхититься и не видеть собственную низость. Часть из этого я и от себя старался скрыть, а вот то, что он сделал это, чтобы унизить и обязать нас - говорил и вслух... когда ты не слышал. Тебя я тогда уже боялся.
И, не выдержав взгляда брата, опустил голову, почти коснувшись подбородком груди.

Отредактировано Куруфинвэ (2016-08-16 12:02:08)

Он кивнул.
- Да, так, не остерегаешься и не взвешиваешься - но это тогда, когда уже любишь. А ведь можно не любить. Та любовь, что уже есть - есть, а новой не будет.
И не самое ли это разумное? И нужно ли больше, чем есть?
- А что бы мы сделали? - Куруфин наклонил голову к плечу, глядя в глаза брату. - То, что сделали для тебя? То, что сделали для победы над Моринготто? Что конкретно?
Сказать "всё" - легко. А сделать - куда труднее. Что бы они могли, даже если бы знали правду? Что?
Головы он не поднимал, пока Нельо не умолк, и сжатые пальцы видел.
- Потому что это слишком много изменило бы в мире. Мне пришлось бы пожалеть о сожжённых кораблях - потому что твой спаситель остался на том берегу. Мне пришлось бы принять, что полуродичи способны на подвиг. Мне пришлось бы признать, что и любой из нас мог бы - но все мы трусливее. И я очень старательно видел так, как хотел видеть. И полагал, что унижаю его, а не себя.
Куруфин вскинул голову.
- Хочется треснуть меня или просто плюнуть?
И снова сгорбился немного, опуская лицо, когда Нельо повернулся - чтобы не встречаться взглядом.
- Ну как почему. В тебе чувствовалась сила, и идти против неё открыто было... страшно. Не тебя, конечно, боялся, я неточно выразился - твоего гнева.

- Отменить уж точно можно.
С остальным Куруфин спорить не стал.
Кивнул молча.
- Да, это всё домыслы и допуски, потому что факт остаётся: не сделали. Сделали всё, чтобы отец не получил свободу.
По крайней мере, он сам, Куруфинвэ. И от этого никуда ему не деться.
- Переход через Хэлькараксэ не был подвигом, потому что подвиг - это поступок ради кого-то другого или ради высшей цели; а они шли просто из гордости. Это смелый поступок, трудный, вероятно, но не подвиг. Как ни относись, - усмехнулся невесело, криво. - Я знаю, что ты не винишь нас и что ты бы велел. Я сам, оказавшись там, хотел бы, чтобы никто и никогда ради меня не рисковал. Но это не отменяет того, что спасти тебя было возможно, и Финдекано сделал это, а мы - нет; не знаю, как остальным, а мне было стыдно, и я выстроил тройное кольцо стен, чтобы укрыться от этого стыда. Потому что даже знай я, что ты жив - я не пошёл бы в Ангамандо в одиночку. И я не попросил бы о помощи, не наступил бы на горло своей гордости, даже ради брата. Я это сознавал, я ведь не глуп. И прятался от этого сознания.
Сейчас - всё казалось иным. Но и сейчас, даже зная всё, Курво не представлял себе, как бы взял и пошёл туда, на Север.
И потому не смел поднять голову.
- Ну так тресни, если станет легче, - попросил он. - Нет, Нельо. Не боялся. Во-первых, ты же не узнал, а узнал бы - так ещё надо понять, откуда пошли разговоры. А во-вторых, мнение - это мнение, а открытое оскорбление в лицо - это другое. Хотя, конечно, второе - и то... достойнее.

- Не знаю... - он думал, что да, но сейчас заглядывал в себя до самых глубин - и видел то, чего не ждал увидеть. - Можно... заморозить так, чтобы не вспоминать и не ощущать. Но вовсе, наверное, не вырвать, по крайней мере, быстро.
Куруфин думал, что смог, но сейчас, в растревоженной и растерзанной душе, жили - никуда не исчезнувшие - чувства и к жене, и к сыну, которых он думал, что изгнал из сердца.
- Я не хочу спорить с тобой, брат.
Да и неважно сейчас было - кто и с какой целью... это было не самым насущным.
Или важно?
Он прошёлся по комнате, немного встряхнувшись и поводя плечами, кажется, впервые утратившими гордую осанку. Но всё-таки встряхнулся в самом деле.
- Достаточно сильно, Нельо. Потому что ударило по гордости, плетью, наотмашь: ты, хвалившийся своей силой, ставивший верность Роду превыше всего - не сделал ничего. Это гордость моя кричала, брат. Тогда я выстроил защиту, закрылся от удара - ну что ж, он вернулся ко мне десятикратно усиленным, и я оказался беззащитным. Услышь я свой урок тогда - он обошёлся бы мне, наверное, дешевле. И другим - тоже.
Не так уж мироздание глупо, чтобы с ним нужно было бороться. Не разумнее ли слушать его, как учитываешь в расчётах законы материального мира?

- Нет, брат, потому что вырвать любовь стоит лишь тогда, когда и так лишился любимого.
Причём именно "лишился", гибель - иное дело. Гибель не убивает любовь.
Она убивает душу, но это иное.
- Осталось, - кивнул Куруфин и наконец заставил себя посмотреть в глаза брату. - Ты не говори, я сам себе... уже сказал. Не надо было сейчас начинать.
Впервые он заметил, что Нельо этот разговор тоже неприятен, и ему нелегко не меньше, хотя и по-другому.
Выслушал Нельо он молча, не перебивая, но не очень понимая, при чём тут это. Наверное, кто-то кого-то любит... это не мешало плевать на тех, кто встал на пути.
- Ты не путаешь... больше уже некуда, - Курво качнул головой. - Но я разберусь.
Когда-нибудь. Должен.

Куруфин повёл плечом. Не хватало ещё об этом сейчас думать и тревожиться...
Хотя, если вспомнить Нарготронд... сын ведь был прав, и смел в своей правоте...
Голова кружилась.
Майтимо пошёл к двери, и Курво опёрся на кресло, чтобы не подкашивались так сильно ноги. Когда тот дошёл до двери, окликнул негромко.
- Я не забуду этого разговора, старший. Никогда.
Не забудет. И хотелось верить, что хоть на этот раз от его благодарности будет какой-то прок.

На следующее утро Куруфин проснулся с гудящей головой и омерзительным вкусом во рту, вдобавок к жестокой боли в душе. Он пожалел бы обо всём, что наговорил, но не выходило - слишком много узнал, и если нужно было заплатить такую цену - Куруфин не жалел.
Предстоял разговор с отцом...
Он был длинным. Курво рассказал всё - со дня пленения отца и до вчерашнего, упустив только рассказ о ночной браге.
И даже гнев отца было легче вынести, чем разочарование пополам с презрением, отразившиеся на его лице и звучавшие в его голосе...

Курво вышел из комнат отца почти через два часа, белый, как полотно. И почти сразу уехал из Химринга в дальний дозор.

Письмо Маэдроса озадачило Фингона, но, как ни странно, чуть-чуть успокоило: если бы те слухи, которые ходили о Келегорме и Куруфине, были правдой, Маэдрос приехал бы объясниться сам. А так можно было надеяться, что случившееся в Нарготронде не так ужасно, как говорили. Фингону хотелось верить в это.

Ехал он вдоль границ Дориата, по гномьему тракту, и, конечно, узнал новости о возвращении Сильмарилла и гибели обоих героев. Горькая весть... и горький конец для такой истории.

В Химринге летом было удивительно хорошо - нежарко, но радостно; раньше, до войны, Фингон любил здесь бывать, но приехал впервые за долгие годы. И видеть друга он был рад ещё больше.
Приняв официальные приветствия и отпустив верных, Фингон наконец сбросил дорожный плащ и избавился от перевязи с оружием. Теперь можно было стиснуть Маэдроса в объятиях, проверяя крепость рёбер.
- Рад и я.
Улыбнулся, отстранился.
- Хорошо, что я приехал. Нам о многом нужно поговорить, но сначала - я отчаянно рад видеть тебя. Хотя это я уже сказал. Как твои дела?