- Знаю, - Алассиэн кивнула задумчиво.
Но всё-таки легче, когда рядом чьё-то плечо.
Майтимо тоже наверняка это знал.
- А это как получится, - со смешком отозвалась она. - Но надолго, наверное. Ты не волнуйся, я разыщу тебя, когда вернусь; так что дождись!
Она пела весело, возвращаясь памятью в те дни, которые и давали сейчас силу на войну. Они сражались ради того, чтобы эта радость жила в мире. Они сражались ради того, чтобы эти песни пели все.
И это понимали почти все, кто пришёл из Амана. Могло быть больно, могло быть тяжело, могло быть паршиво до воя - но если улыбаться и петь, станет легче. И тебе, и тем, кто рядом.
А Алассиэн сейчас и правда была почти счастлива.
Песня была не очень длинной - её как раз хватило, чтобы доварилась каша. Потом Алассиэн вскочила снова, принесла тарелки, разложила поздний ужин или ранний завтрак, протянула Маэдросу ложку и снова наполнила кубки вином.
- За то, чтобы возвращались?

- Спасибо, - серьёзно ответила Алассиэн. - И я буду осторожна, обещаю. Это как раз несложно, если нужно; но это не всегда нужно. Но ты не волнуйся, нам обязательно нужно будет уйти незамеченными, так что я справлюсь.
Нельзя, чтобы Моринготто хотя бы заподозрил их безумный план, так что - никакого риска. Прийти, посмотреть и уйти.
Она коснулась своим кубком кубка Маэдроса и выпила до дна. Ничего, с едой - можно, да и не захмелеет она сейчас, не те мысли в голове.
С ним было хорошо петь хором, хорошо говорить, и хорошо просто молча сидеть. Хорошо съесть вдвоём котелок каши и допить вино, хорошо смеяться и хорошо смотреть в огонь.
Когда между раздвинутыми занавесками на окне край неба начал светлеть, Алассиэн встала.
- Ну вот. Мне пора, - она ополоснула котелок и оставила его на полке, скрутила косу в узел на затылке, взяла с кровати совсем небольшой заплечный мешок, проверила: внутри валялись хлебцы, орехи, пара лембасов, кремень, огниво, гребень... какой-то тёмный свёрток. Стянула ремешок, надела пояс, забросила за спину мешок, прицепила к поясу кинжалы; ещё два - в рукава, ещё пару - в сапоги.
- Вот и всё, - Алассиэн повернулась к Маэдросу. - Не провожай меня, ладно?
Поднялась на носки, положила ему руки на плечи и поцеловала в щёку.
- Удачи! И братьям твоим! - отстранилась и вышла, уже не оборачиваясь.
Дверь Алассиэн аккуратно закрыла.

Трудно было надеяться, что всё закончится хорошо - предприятие было отчаянным; но закончилось.
Потерь почти не было - орки не ожидали нападения, с ними расправлялись быстро, слаженно, чётко; вот с выпущенными в один из рудников волками разделаться было посложнее, основным потери были там - но больше половины спасателей и бывших пленников всё же выбралась.
Лотланн пересекали спешно, без остановок, пленников поддерживали, они ковыляли из последних сил - но останавливаться было нельзя. А от Аглона уже спешили на помощь всадники.
От погони отбились, хотя бой был страшный.

В крепостях перевала размещали раненных и освобождённых рабов; здесь прошло пламя Браголлах, но с тех пор Аглон отстроили заново и укрепили, хотя при штурме войска Запада и разнесли часть стен. Сейчас здесь можно было держать оборону.
Алассиэн, лишь чудом не попавшая под каменный обвал, которым бежавшие закрыли за собой проход, в целом отделалась синяками, ссадинами да парой ударов плети. Она казалась радостной и помогала раненным идти, а в крепости сразу ушла мыться и менять одежды на чистые.
А к Маэдросу спустя какое-то время подошёл воин из его отряда и передал, что его хочет видеть старший целитель.
Маэдроса провели по лазарету, чуть в сторону. У одной из дверей стояли двое воинов-ваниар, будто сторожа что-то; Маэдроса пропустили без вопросов.
За дверью обнаружилась небольшая комната с одним окном у самого потолка; наверное, раньше здесь была кладовка, а сейчас сюда втиснули две узкие кровати - какие стояли во всё лазарете - два табурета и рукомойник. Обычная комната походного лазарета, спешно развёрнутого для раненных. Обе кровати были заняты; над одним из раненных склонился синда, впрочем, обернувшийся, когда открылась дверь. Он был изящным, как все представители его народа, и казался довольно молодым; серебристые, с золотым отливом волосы были схвачены серой полосой ткани - знаком целителя.
На второй постели лежал - то ли эльда, то ли адан, с изборождённым морщинами лицом, уже вымытым, но казавшимся присыпанным пылью. Когда открылась дверь, раненный приоткрыл глаза, равнодушно глядя на вошедшего, но Маэдроса явно узнал и резко сел, шарахнувшись.

Целитель хотел что-то сказать, но не стал и молча вернулся к своему делу. Второй раненный не шевелился - спал, усыплённый чарами.
Куруфин смотрел на старшего брата с ужасом, отчаянием и, наверное, стыдом.
Неожиданно пришедшая помощь встряхнула его, вывела из апатии, но вышвырнула в тот мир, где он был преступником, мерзавцем и негодяем. И появление старшего брата ударило сильно.
Он мотнул головой и поднял перевязанные руки - ладонями вверх, как просят милости.
- Ты...

Куруфин на мгновение перевёл взгляд на соседнюю постель; отсюда уже было видно лицо Келегорма, тоже изменившееся.
- Мы выжили... попались тогда... - он говорил хрипло.
Взгляда брата просто не понял. Радость не могла бы уложиться в голове.
Куруфин медленно опустил руки.
- Да. Да.
И с трудом сполз с постели на колени.

Он сжался от прикосновения, но выпрямился, услышав приказ. Вернулся в постель, попытался набросить одеяло на ноги - исхудавшие, с жутко огрубевшими ступнями, в шрамах, со следами ожогов. Не вышло - руки в бинтах плохо слушались.
Молчал, глядя на брата затравленно и не зная, чего ждать.
- Ты жив? - глупый вопрос.
Куруфин заставил себя посмотреть в лицо старшему.
- Тридцать пять лет, - тихо сказал он. - Ровно, год в год.
За предательство старшего он ответил, кажется. За то, первое предательство.

То, как брат отдёрнул руку, говорило о многом. Куруфин вжался в кровать, чтобы занимать меньше места.
- Да, - подтвердил он. - Столько же. Сколько я заслуживал.
Он всегда знал, что предаёт Нельо; мог оправдывать своё решение как угодно, но в глубине души понимал, что даже не искал способов освободить брата, сочтя это невозможным. Даже если бы не понимал тогда, понял бы после возвращения старшего.
Именно за это Куруфин много лет ненавидел брата.
Он вскинул на Маэдроса взгляд - растерянный, тусклый.
- Ты пришёл судить нас? - тихо. - Знаю, мы преступники.

- Кроме меня, - он не спорил, скорее дополнял. Опустил голову.
Вина была слишком, непомерно велика, и Куруфин боялся именно её, и не знал, что делать.
- Нет? - он поднял на мгновение взгляд и опустил снова. - Тогда... что с нами сделают? И кто?
Скорее бы.
Куруфин зябко повёл плечами.
- Я так виноват перед тобой, Нельо, - "братом" не стал бы звать, конечно. - Перед всеми. Но ты смог. Ты добился.
Горло перехватило, он умолк.

Куруфин равнодушно кивнул.
- Как скажете, - покорно.
Суд так суд. Исправить ничего не выйдет, так что пусть будет, что будет.
На брата смотрел, не пряча взгляда.
- Я предал тебя. Я ненавидел тебя. Я презирал тебя. Я проклял тебя. А ты... ты нашёл победу. Ты нашёл путь. Ты всегда был прав.
Он замолчал, снова опустив голову и сгорбившись.
- Что нам следует делать?

Куруфин медленно кивнул.
- Да, - раз Нельо настаивает, нужно продолжать. - Мы предали тебя, когда ты попал в плен. Я всегда знал, что предаю. Ради высоких целей, да, но предаю тебя. И за то, что ты вернулся, я тебя ненавидел. И за то, что ты отдал власть. Ненавидел и презирал.
Говорил он негромко, с глухим отчаяньем. Но признаваться было нужно.
- Да, могу, - равнодушно согласился Куруфин. Что пытаться? Зачем? Он не представлял.
- Как скажете, - повторил он.
В рудниках было проще. Работай - и всё, и не думай ни о чём. А теперь...

Куруфин улыбнулся - страшной гримасой, обнажив наполовину выбитые зубы.
- Могли. И ты это знаешь.
А брат не понимал... никогда не понимал.
- За то, что стал укором и упрёком. Я-то знал, что я предатель.
Куруфин кивнул покорно.
- Что мне делать? - это уже было приказом, и он подчинился бы любому. Что бы ни велели.